Воспоминания

       В своих воспоминаниях я расскажу о времени своего воцерковления и о том, кто был (или были) «виновниками» этого главного события в моей жизни.

     Начну свой рассказ с того далекого времени, до которого достает моя память, а память моя запечатлела самое грустное и страшное событие. Произошло оно, это событие, в 1934г. на Пасху, когда должны были трезвонить церковные колокола, возвещая миру о Воскресении Христовом, но вместо торжественного звона, колокола с нашей красавицы-церкви падали на землю, сбрасываемые кровавыми ручищами безбожников-большевиков, когда-то крестившихся в этой же церкви. Колокола, ударяясь о землю, издавали глухие, дребезжащие стоны, а мы с бабушкой, как и другие верующие, глядя бессильно на всю эту мерзость, издавали глухие вопли, все равно что оплакивая покойников. Вслед за колоколами дошла очередь и до крестов, венчающих купола нашей церкви Воздвижения Честного Креста Господня и предела ее - во имя св. бессребренников Космы и Дамиана. Я веду рассказ о двухалтарном храме, что когда-то красовался и радовал глаз прохожего и своих поселян в деле Слободские Дубровки бывшего Краснослободского уезда Пензенской губернии (теперь Республики Мордовия). Это моя до боли в сердце дорогая родина, где я родился, вырос и познал Всевышняго.

     Итак, ко времени, о котором я веду рассказ, я был еще по- детски глубоко верующим отроком. Молитвы утренние и вечерние в наших нищенских хоромах (мы, т.е. мои родители, бабушки и дедушки, к этому времени были «раскулачены» и даже был сожжен наш красавец дом, а жили мы в сохранившейся бане на берегу оврага) возносились ежедневно. Вначале я их читал по «Молитвослову», подаренному мне бабушкой Екатериной Шейковой (она-то меня и научила читать на церковно-славянском языке), потом я все эти молитвы читал наизусть (что делаю и до сих пор, спустя 75 лет).

     Понятное дело, как наша церковь, так и церкви в соседних селах Мордовских Парках, Куликове, Перевесье, в селе Селище и др. были закрыты, а священнослужители либо расстреляны, либо сидели по тюрьмам и спецлагерям. И только одна церквушка в селе Хлыстовка (ныне Краснополье, того же Краснослободского района) каким-то чудом еще продолжала служить православному люду. Но в 1938 г. была закрыта и она, а вскоре и снесена совсем (она была деревянная), тогда как наши церкви хоть и без крестов,  а некоторые уже и без куполов, все еще продолжали стоять, используемые под амбары и склады, а некоторые (как наша в 30-е годы) и под клубы, в которых бесновались «новые» красные хозяева.

    Продержались наши церкви (как и по всей России) до времен Хрущева. Вот он-то и приказал стереть с лица земли все обветшавшие и еще хорошо сохранившиеся, храмы. Остались в нашей округе лишь храм Покрова Пресвятой Богородицы в селе Перевесье Атюрьевского района да храм в самом районном центре Атюрьево, которые теперь, слава Богу, восстановлены и служат.

    Но мой рассказ не о самих уничтоженных и кое-где сохранившихся храмах, а о их служителях, чудом оставшихся в живых и подпольно продолжавших окормлять свою обнищавшую паству в те страшные годы.

     Не вспомнить о них, этих скромных и в то же время мужественных учениках Господа нашего Иисуса Христа,  -  просто по-человечески неблагодарно и грешно. Некоторым из них, например отцу Андрею из села Кушки, удалось скрыться от преследований большевиков и тайно скитаться от села к селу, от деревни к деревне, где его не только надежно укрывали, но и содержали как могли, обувая, одевая, и, хоть скудно, кормя. Он же, в свою очередь, нес к этим остаткам стада Христова, евангельское слово и даже как-то умудрялся по ночам отправлять некоторые требы и служить Литургию, благо, что Антиминс у него всегда был с собою. Хранил он его под нижней рубашкой на груди, что я неоднократно видел сам, когда о. Андрей доставал и Антиминс, и складень с иконами Спасителя, Божией Матери и Иоанна Крестителя, спрятанные, на нем под платьем. У нас о. Андрей бывал часто, и каждый его приход мы встречали и радостно, и тревожно. Радостно оттого, что о. Андрей обязательно отслужит всенощную, если пришел под воскресенье или под какой-либо из Двунадесятых праздников. А тревожно потому, что боялись, как бы его приход к нам не выследили местные партийцы. Но у нас все-таки было более надежно потому, что жили мы на краю оврага, заросшего кустами, небольшими окнами в овраг, а жилье наше было окружено большим и густым садом, сохранившемся от недавнего пожара. Однако, несмотря на это, когда о. Андрей ночью (только ночью!) служил и к нам приходили на его службу самые надежные односельчане, я с двоюродным братом или даже наш отец, всегда несли своеобразное дежурство на окраинах сада, чтобы вовремя предупредить о появлении опасных соглядатаев.

     Так продолжалось до 1942 года, когда Сталин разрешил открыть некоторые не только городские, но и сельские храмы. Разумеется, нашу церковь не открыли, как и в соседних селах... Церкви наши были разграблены. Церковную утварь или растащили сами поселяне, или районное начальство. Иконостас и церковное убранство постигла та же участь. Из облачений священнослужителей некоторые местные отморозки шили даже себе куртки и пиджаки, а иконы у некоторых служили крышками для стола и даже калитками в овечьих хлевах; благо, что написаны они были на добротных (часто липовых) и больших досках. Так, например, икона, взятая из иконостаса нашей церкви (св. великомученик и целитель Пантелеймон во весь рост, на золотом поле) находилась в избе моего покойного крестного К.Ф. Комарова. Цела она была еще и в 1978 г., когда дом этот уже принадлежал другому хозяину (П.М. Максимову). Вместо калитки в овечьем хлеву служила икона св. пророка Ильи, также написанная на липовых досках, склеенных и прочно связанных поперечными шпонами. Икона эта была размером 80 см х 100 см. Использовал ее в таком виде наш сосед— вор и бандит — В.Ф. Кузин, застреленный в 1951 г. милицейским нарядом, как оказавший вооруженное сопротивление бандит. Я эту икону у него выкупил в 1942 году (сшил ему за нее яловые сапоги) и отвез в село Кушки к священнику о. Капитону Канаеву, моему деду, которому в то время, как инвалиду, епископ Пензенский и Саранский разрешил отправлять некоторые требы и службу на дому, хотя рядом с его домом (вернее, с домом его дочери Евфросинии) красовался еще не совсем ободранный, правда без крестов, старинный храм Архистратига Михаила. Ну, о службе и подвижнической жизни о. Капитона скажу ниже. А пока закончу рассказ об о. Андрее, как я уже выше указал, тоже из села Кушки Темниковского района теперешней Мордовии. В каком приходе он служил до гонений на духовенство, я точно не знаю. По рассказам некоторых из моих знакомых был он из села Козловка (теперешнего Атюрьевского района Мордовии, расположенного всего в четырех километрах от села Кушки), отец Андрей какое-то время (1929—1931 гг.) служил именно в Козловском храме св. Иоанна-воина, очень красивом, деревянной постройки, расположенном в не менее красивом сосновом бору, который сохранялся еще и в 1961 году, когда я был там в последний раз.

     Отец Андрей уроженец села Кушки, но очень хорошо владел мордовским-мокша языком, что подтверждает его службу в мордовском селе. Я позже (в 1941 —1942 гг.) бывал на его службах в домовой церкви с. Кушки, где он и жил у своей сестры. Однажды, на Крещение Господне, в этом своеобразном доме-церкви (это было в 1942 году) всенощную и литургию с водоосвящением на речке, которая протекала по соседству с домом о. Андрея, служили оба кушкинских священника — отец Андрей и отец Капитон. Народу (молящихся) было столько, что в доме все не умещались, и в 30-ти градусный мороз стояли и молились у раскрытых настежь окон и дверей, а потом все, во главе со священниками пошли на «Иордань», т.е. на водосвятие, где после погружения в прорубь Креста и наполнения посуды крещенской святой водой, многие из мордвы (и мужчины, и женщины) в эту прорубь погружались совсем голые. Я на такой службе и на самом водосвятии был тогда впервые и впечатления от этого сохранил и по сей день. В это время я дружил с племянником о. Андрея, Мишей, моим ровесником, который подарил мне на память маленькую икону, написанную, как и все иконы до октябрьского переворота, тоже на доске, но не на липовой, а на кипарисовой. На иконе были изображены св. мученики великий кн. Константин Ярославский с сыновьями Михаилом и Феодором. Бывал я в те годы в Кушках еженедельно, преодолевая в любую погоду зимой и летом 20 верст, а вот по своей тогдашней неопытности фамилию ни о. Андрея и его сестры, ни их племянника Миши узнать не удосужился, о чем сейчас глубоко сожалею, ибо узнать о них теперь не у кого, да и живу я в Белоруссии, откуда приехать в родные края уже не могу по старости и целому букету болезней. А душой и во снах очень часто бываю именно там, в Кушках, у дедушки, у о. Капитона, в моей первой христианской колыбели.

Протоиерей о.Капитон (Капитон Федорович Канаев). Село Кушки Темниковского района Мордовии, 1955 год

     Итак, я уже выше сказал, что о. Капитону (Канаеву Капитону Федоровичу — моему деду по матери) архиепископ Пензенский и Саранский (теперь запамятовал имя владыки) не только разрешил службу на дому, но еще и определил пенсию в размере 40-ка руб. деньгами военного времени. Однако, никаких треб (крещений, венчаний, отпеваний покойников и т.д.) дедушка отправлять в открытую не мог; все это делалось лишь ночью, в глубокой тайне, да и то для надежных верующих людей. Более открыто о. Капитон служил вечерние, всенощные службы и Литургию. Однако за всей его деятельностью строго следили местные власти. И все-таки, какие бы строгости ни придумывали безбожники, а глубоко верующие православные (особенно старшее поколение) все равно общались с батюшкой Капитоном с тех самых пор, как только в 1941 г. он объявился в Кушках. От наших Слободских Дубровок Кушки отстоят на целых 20 верст, но это расстояние не мешало нашим и пожилым, и молодым людям приходить помолиться у «Кушинского батюшки» каждую субботу и воскресенье, не говоря уж о праздничных днях — Рождество Христово, Крещение, Пасхи и др., — когда народу набивалось столько, что и в большом доме становилось нечем дышать. Жил, и там же служил тогда дедушка у старшей дочери — тети Фроси, у которой сохранился от покойного мужа огромный, старой постройки, дом. Я впервые пришел туда на всенощную перед праздником Архистратига Михаила (в Кушках — престольный праздник). И несмотря на то, что прошел по зимней проселочной дороге в лаптях целых 20 верст без отдыха, я отстоял без устали всенощную, которая у о. Капитона продолжалась всегда с 6-ти часов вечера и до полуночи, т.е. 12-ти часов ночи. А в 5 часов утра уже начиналась Литургия. Вот тогда-то я впервые, после почти 10-летнего перерыва, исповедался и причастился Св. Божественных Таинств — Тела и Крови Христовой.

     С этого времени я уже один, без спутников, ходил к о. Капитону на его службу почти каждую неделю. А если на неделе случались Двунадесятые праздники или праздники святым, то и чаще. У о. Капитона я уже через месяц после своего там появления стал не просто пришельцем-молящимся, но и активно участвовал в самих службах: читал Псалтирь, часы, нередко акафисты и даже иногда Апостола, ибо помощников на первое время о. Капитон не имел.

     Как я уже выше сказал, о. Капитон вернулся из тюрьмы инвалидом 1-ой группы, он был почти совсем слепым и службы правил по памяти. Но когда читалось на всенощной и Литургии Евангелие, о. Капитон держал Евангелие в руках, а я сбоку из под его руки тихо, как суфлер, читал Евангелие, а о. Капитон уже за мной громко, по церковному возглашал текст Евангелия. Так продолжалось подряд три года, пока не появились на службах у о.Капитона монахини: мать Ирина — мантийная монахиня из Дивеева (кстати, мордовка), инокиня Агриппина (тоже из Дивеева, жила вдвоем с матерью в Атюрьеве) — каноница, с красивейшим, ангельским лицом и таким же ангельским голосом; мантийная монахиня Анастасия (Зеленцова), моя родственница из Слободских Дубровок, которая будучи еще инокиней Дивеевского монастыря, совершила паломничество ко Гробу Господню в Иерусалим пешком.

     Когда они стали почти ежегодно бывать на службах у о. Капитона, а иногда и жили у него неделями, то вот они-то и стали и чтецами, и певчими почти на всех службах. На его службы приходили и бывшие кушкинские певчие.

     Шел уже третий год Великой Отечественной войны. Советская власть стала более лояльно относиться к Церкви, видимо учтя то, что Русская Православная Церковь не только молится за| скорейшую победу над коварным врагом, но и вносит посильный материальный вклад в эту победу, жертвуя своими средствами для Армии и Флота.

     Конечно же, это потепление со стороны властей к Церкви коснулось и нашего дорогого инвалида о. Капитона, проскитавшегося по тюрьмам и лагерям целых 15 лет. Свозили монахини о. Капитона в Пензу к Владыке, который определил нашему молитвеннику небольшую пенсию — 40 рублей и окончательно разрешил ему на дому и Литургию служить, и все требы исполнять.

     Возвратившись от Владыки, о. Капитон еще усерднее отдавал себя молитве. Эх! Если бы вы, дорогие читатели, видели как он молился! На первой неделе Великого Поста, когда читался Канон св. Андрея Критского с последующей молитвой св. Ефрема Сирина, о.Капитон открыто и слезно рыдал, а за ним и все молящиеся.

     На выносе Св. Даров всегда на его изможденном лице были слезы. Я после молился во многих церквах и сам 10 лет служил чтецом, пономарем, а затем ктитором (старостой) в Свято-Владимирской церкви г. Гродно, видел службы многих священников и архиереев, но такой благодати, как у о. Капитона, я больше нигде не ощущал. Это — как пред Богом!

     Поэтому поводу я должен отметить одно характерное явление: совместно с о. Капитоном мы иногда молились целыми ночами, начиная обычно с 6-ти часов вечера и кончая 5-ю часами утра, и никогда ни я, ни другие не жаловалось на усталость. Сам же он (особенно в посты) отдыхал не более 5-ти часов в сутки.

     Летом 1943 г. о. Капитону общими усилиями (более всего молящейся мордвы деревень Барашево и Сирекушки, где, кстати, проживали и местные лесники, например, Морозов) был построен дом-церквушка, или, вернее, часовенка, венчающаяся небольшим куполом и крестом, и даже с колоколом! Дом был построен добротно, со знанием дела. Ведь тогда вся срединная Россия знала, что мордва — искуснейшие плотники и столяры. А уж для своего любимого батюшки его прихожане постарались на славу.

     Дом был вынесен из улицы и устроен в конце огорода Евфросинии Капитоновны, где рос красивый и густой вишневый сад, скрывающий от лишних глаз эту своеобразную часовенку, называемую о. Капитоном келией. Вот в этой-то келии молитва не прерывалась целыми сутками.

     Окружение о. Капитона пополнялось все новыми и новыми поклонниками, особенно из монашествующих, не имеющих где главы преклонить, ибо монастыри их были еще в начале 30-х гг. разграблены и закрыты, или превращены в скотные дворы, МТСы и т.п., а обитатели их, как и белое духовенство, либо были расстреляны, либо сидели по тюрьмам и лагерям. И вот те немногие, оставшиеся в живых и на свободе, и находили себе приют вот у таких батюшек, как о. Капитон, как о. Иаков из Рыбкина, о. Иоанн из Атюрьева и отец-иеромонах Варфоломей из Краснослободска.

     Все эти досточтимые батюшки (все без исключения!) отбыли в местах заключения не менее как по 10—15 лет и возвратились оттуда, как правило, калеками. Отец Капитон, например, не только был слепым, но «подарил» ему лагерь и полное расстройство желудка, и стенокардию, от которой он в конце концов и закончил свой земной путь. Однако, на удивление, с такими болезнями, да с такими изнурениями себя постом и молитвой, он все- таки прожил 80 лет. Умер он в марте 1961 г. на восемьдесят первом году жизни и похоронен на сельском кладбище невдалеке от часовни св. Иоанна-воина в Кушках.

     Однако, в своих воспоминаниях я несколько забежал вперед, не осветив до конца подвижническую жизнь о. Капитона и его собратьев по заключению — священников о.Иакова из Рыбкино, о.Иоанна из Атюрьева, отца-иеромонаха Варфоломея из Краснослободска и монахинь: матушки Палладии из дер. Борашево, обеспечивавший службы о. Капитона замечательными просфорами, матушки мантийной монахини Ирины (мы все звали ее матерью Ариной), достававшей откуда-то и лучший «Кагор» для литургий, и материю для пошива отцу Капитону священнического облачения, которое сама же и шила, и лекарства для него, и многое-многое другое, в чем ежедневно нуждается священник. Она в свое время доставила и церковную утварь, да не простую, а позолоченную. Другие монахини, как я уже отмечал, составляли клирос у о.Капитона, совместно с оставшимися певчими в селе Кушки и бывшим псаломщиком Евфимием.

     Кстати, о селе Кушки. Основано село было еще в конце XV века, ибо уже в 1641 г. в селе был построен, освящен и принял первых молящихся храм («церковь каменна») во имя Архистратига Михаила, а первыми священниками церкви Архангела Михаила были отец Александр (Данилов) и отец Давид (Феодоров). «При церкви служили два дьячка, две просфирни, а в приходе 46 дворов крестьянских и 54 двора бобыльских» (см. Материалы для истории, статистики и археологии г. Темникова и его уезда XVII и XVIII вв. Тамбов, 1890, с. 50).

     В этом-то селе в 1880 году родился, 30 лет верой и правдой служил в церкви перед Престолом Всевышнего и в 1961 г. отошел ко Господу протоиерей отец Капитон (Канаев), 15 лет отстрадавший в большевистских тюрьмах и лагерях.

     О своих страданиях о. Капитон вспоминать и рассказывать не любил, но однажды я услышал из его уст рассказ о том, как над духовенством издевалось не только лагерное начальство, но и заключенные — воры и бандиты, с попущения этого начальства.

     — Так, — рассказывал о. Капитан,— бригадиры-заключенные, в угоду надзирателям, придумали эдакий «патриотический» призыв: «На работу, без последнего!». Это означало, что когда бригада выходит строиться перед бараком на работу, отстающих, последних не должно быть; да и не могло быть по этому идиотскому правилу, ибо помощник бригадира обычно выстраивал бригаду, а бригадир у выходных дверей барака стоял с увесистой дубинкой, которой бил по спине опоздавшего.

     —Нас же священников, дьяконов, монахов, если таковы содержались в данном бараке, — продолжает о. Капитон, — еще до выхода бригады на построение, укладывали вниз лицом на землю перед дверью барака как шпалы, получался живой мостик из тел духовенства, или, как нас называли и надзиратели и заключенные — «опиумов». По этому живому мостику и бежали на построение заключенные, хохоча и стараясь посильнее топнуть на эту живую шпалу.

     Разумеется, последним оказывался тот, кто лежал лицом вниз, и успевал встать в строй последним — это «опиум», ему и доставался удар дубинкой по спине.

     Кормили в те годы заключенных плохо. Выдачей пайки хлеба и других продуктов в лагере ведали сами заключенные, «шестерки» и близкие к надзирателям и нарядчику — те же ворюги и бандиты, которые специально содержались с «политическими» заключенными, к которым относили и духовенство, для издевки над ни в чем не повинными людьми, оказавшимися в заключении. Понятное дело, что продукты разворовывались и «овцам Христовым», не имеющим ни от кого никакой защиты, приходилось нередко и голодать. Посылки и передачи «опиумам» не разрешались.

     Никогда я не предполагал, что ровно через 15 лет мне самому придется не только видеть эти ужасные места содержания заключенных, но и целых 16 лет служить во внутренних войсках по охране этих лагерей, куда я был направлен после Великой Отечественной войны офицером, не способным по состоянию здоровья служить в рядах Вооруженных Сил. В войсках же МВД служили офицеры и с ограниченным здоровьем, а потому все рассказанное в свое время о. Капитоном, я еще успел увидеть и сам, ибо немногое изменилось за 15 лет после пребывания там о. Капитона и его страдальцев-товарищей. Точно также продолжалось вперемежку содержание так называемых «политических» заключенных (теперь уже осужденных пресловутой, «тройкой» по  ст. 58, п. Б) и заключенных, осужденных за грабежи, убийства, изнасилования и бандитизм и т.п. «бытовые» статьи Ук РСФСР.

        ... Читать дальше >>